Фанфик Protège moi

[thisis100500]

НАЗВАНИЕ: Protège moi
АВТОР: Пексикид (Саша Ермилова)
ПЕЙРИНГ: Стас Давыдов/Макс Голополосов, Руслан Усачев/Стас Давыдов
РЕЙТИНГ: PG
ЖАНР: Angst Drama
РАЗМЕР: мини
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ: POV Стас, OOC Стас(?)
ОТ АВТОРА: Довольно личная история, название и саундтрек вызваны не здравым смыслом, а все той же личной историей и бла-бла.
ДИСКЛЕЙМЕР: Написание фика преследует сугубо некоммерческие цели, все события вымышлены, персонажи принадлежат сами себе
ПРАВА РАЗМЕЩЕНИЯ И ПУБЛИКАЦИЙ: С разрешения автора
СТАТУС: закончен
САУНДТРЕК: Loc Dog - Давай Останемся Никем

Ты прости меня, Макс. Я был не прав. Я не был прав.
Оно исчерпало себя, понимаешь? Понимаешь?
Мы были просто глупыми детками. Идиотами, которые верили, что все получится. Надеясь на авось, надеясь на счастливый случай, на удачу. На себя никогда. На самом деле ты и сам понимаешь, что каждый существовал отдельно даже тогда, когда мы не знали, что еще сделать, как выразить эти вихри, что проносились в нас.
Ничего не получится. Ничего, понимаешь? Мы магниты, но не те, что притягиваются – те, что отталкиваются, одинаковые, минус и минус, условно.
Мы полюса, случайно соединились, когда Земля сплющилась на миг – шутка Бога.
Мы колючие шипастые твари – цепляясь друг за друга, срывались, обрывали иголочки. Раскатывались, прыгали перекати-полем, как мяч.
А теперь понимаешь? Все закончилось. Вещи такие, они заканчиваются, все, абсолютно. Что ни возьми – ничто не вечно. Любовь? Какие глупости. Она входит в привычку, перетекает в дружбу, уважение, и ты готов просыпаться со своим партнером, когда ему будет 80, с беззубым вонючим стариком, только лишь потому, что ты смирился с этим. Задавил в себе это подростковое «дальше, дальше» – глотки воздуха, жадные, нетерпеливые – что же дальше, дальше? Сегодня наудачу, сегодня насмарку, сегодня напрочь, забыть напрочь – а завтра, завтра!
Я вспоминаю твои глаза и руки, твои ресницы, твои губы – но я уже не могу собрать из этих клочков тебя, твое лицо растворяется, изображение, ароматизированное, ароматизированное тобой, ускользает, утекает, как песок сквозь пальцы. Море, море, я вспоминаю накатывающих барашков, голова кружится от соленого воздуха и мельтешащих чаек.
Макс, Макс.
Ты помнишь, как мы встретились впервые? На самом деле, я не помню. Я помню, как ехал в ночном поезде, спал, под головой – плоская подушка. Открывал глаза, переворачивался на спину или на другой бок, смотрел в животик верхней койке-крокодилу, трясясь от сладкого мандража – я увижу тебя, я обниму тебя, мы мечтали об этом долгие недели, уткнувшись каждый в свой ноутбук.
Когда мы дали трещину?
На самом деле, я не помню. Мы никогда не были из одной галактики.
То, что было сегодня – не причина, только повод.
Но я продолжаю думать, что бы было, если бы я проснулся раньше.
Я даже не успел сказать «Доброе утро» или «С днем рождения». Я смотрел, как ты, в одних джинсах, как всегда, худо выбритый, с ноутом на коленках, смотришь обзор Руса. С каким-то жадным остервенением. Так кошка, прижав уши к затылку, ищет еще одно движение в мыши. Еще одно – и бросится.
Еще одна минута – и ты бросишься.
Я слишком поздно осознал, что не хочу, чтобы ты видел, что я проснулся. Господи, что за нескладное предложение, но как прикажете составлять иные? Как можно думать о предложениях, когда здесь так звонко от холода?
В зале ожидания вокзала не работают часы. Они (не часы, работники) не позволили мне обменять билет. Уехать раньше. Мне ждать здесь еще несколько часов. Несколько часов – достаточно долгих, чтобы успеть передумать две тысячи мыслей.
Сейчас половина второго пополудни.
А тогда ты не оборачивался, но я знал – ты понял, что я не сплю. Рус очаровательно гримасничал, я был очень доволен его обзором, но почему, именем Ада, он прост, как три рубля? Зачем ты такой палевный, Усачев?!
Ты не оборачивался, но я знал – ты понял, что такое Рус.
-Ты трахался с ним.
Наверное, это были первые слова, которые ты произнес в свой 22-ой день рождения.
-Что ты несешь? – хрипло, со сна так неубедительно, Макс, я совсем не умею лгать.
Прости, пойми, Макс. Мне 23 года, как могу я быть спокоен, как могу сдерживать себя, пусть и мыслью о тебе, когда совсем рядом, в Риге, в моей подростковой комнате, он внезапно целует меня? Мы оба были пьяные, Макс, мы были ужасно пьяные. Это не оправдание, но это объяснение. А хотя кому какая разница уже.
Ты не понимаешь, ты просто не знаешь его. От воспоминаний у меня холодеют пальцы и горло. Он был слишком нежен для мужчины, но и не по-женски настойчив, его наглость и мучительная неторопливость сводили с ума, когда он целовал мое лицо и шею. Сильные руки, щелчок пряжки ремня. Он медленно, невыносимо осторожно снимал с меня футболку, покрывал влажными, невесомыми поцелуям разгоряченную мою кожу, я перебирал пальцами его волосы. Из груди – стоны, невозможно сдержаться, то, что он шептал и то, что делал, было нестерпимо сладко, и так безумно хотелось его.
Макс, я с трудом обращаюсь к тебе теперь даже в мыслях, твое имя, словно стук в запретную посторонним дверь, жестко отрубает воспоминания о дождливом вечере, который подарил Рус. Макс, я не знаю, как делаю это я, но Рус был так бесконечно нежен, пойми. Ощущать его в себе казалось настолько естественно, каждая минута с ним, Макс, не ты не понимаешь…Он так невероятно любит меня. Мы с тобой просто не умеем так, мы никогда не испытывали друг к другу ничего похожего на этот почти трепет, которым наполнен был он, когда целовал мои губы и пальцы.
Сейчас половина второго пополудни.
Мне нестерпимо душно в холодном зале ожидания, разум простит простора, улицы, так бывает со мной, только если я пьян. Я беру чемодан со следами от наклеек, надеваю шапку, надвигая ее на уши. Мои шаги гулкие в полупустом зале, я толкаю тяжелую дверь. Когда ее ставили сюда, кто мог догадываться, что на свете буду такой вот я.
На перроне ветрено и немноголюдно. Мне хочется лечь на рельсы. Или сесть на край платформы, свесив ноги. Если бы я курил, мне хотелось бы закурить, наверное.
Когда-то я сходил с ума от того одного, как ты куришь, вдруг понимаю я.
У тебя ведь день рождения, вдруг понимаю я.
Мы не кричали утром. Ты не кричал, а тебе не свойственно спокойствие. Ты просто как будто ожидал подобного – и в то же время не верил.
-Он красивый, - сухо, отводя глаза, запинаясь.
Когда-то я сходил с ума от того одного, как ты разговариваешь. Он того, что картавишь, от того, как бегают глаза, когда ты смущен.
-Прости, что так вышло.
Я не собирался ничего отрицать, понимаешь? Я никогда не хотел врать тебе. Я ненавижу врать. Только себе.
-Да я понимаю же все, ну. Тебе не надо вообще было приезжать, раз так.
Через полчаса я закрыл за собой дверь.
Сейчас половина второго пополудни.
Я сижу на платформе около своего чемодана, на меня уже давно смотрит бабушка, какая-то московская бабушка, едет, наверное, на дачу. Думает, наверное, что я пьян. Бабушкам до всего есть дело, что в Москве, что в Риге.
Я осознаю, что признался тебе во всем в тот момент, когда не стал оправдываться. Ты пойми, я мог оправдаться, я мог убедить тебя, что ты все это придумал. Тебя так просто убедить, Макс. Тебя так просто уговорить. Но тебя так невозможно заставить разлюбить меня.
Ты пойми, Макс. Мой поезд через несколько часов только. Но я не использую их для того, чтобы передумать. Как сильно бы мне ни хотелось этого. Я религиозен, ты знал об этом? Измена начинается тогда, когда мы хотя бы смотрим в другую сторону, когда хотя бы думаем о другом.
Я не люблю Руслана, пойми. То, что было тогда, никогда не повторится, никогда больше, никогда. Как сильно бы мне ни хотелось этого.
Я мог бы врать тебе, если бы не любил тебя на самом деле.
Ты не меня заслуживаешь, пойми.
И Руслан не меня заслуживает.
Вам нужен кто-то лучше меня.
Я буду сидеть около своего чемодана, бабушка спросит, что со мной, я скажу: «Все в порядке, бабуль», может быть, немного поболтаю с ней.
Мы ведь с тобой больше никогда не увидимся, знаешь.
Все кончено, понимаешь?
Это с самого начала было тщетно.
Будь счастлив, прошу тебя.